К тому времени, когда вертолет опустился на площадку возле районного госпиталя “Коннемара”, сержант Хэнниген был уверен, что жизнь Фицдуэйна висит на волоске и что он, скорее всего, не выкарабкается.
Полет на вертолете занял полчаса. С момента выстрела прошло чуть больше сорока пяти минут.
Специалист-травматолог Майк Гилмартен, заранее проинструктированный по радио, был в курсе дела. Пока его бригада готовилась к операции, он попытался поставить свой собственный диагноз. Линда Фолей, консультант-анестезиолог, тут же бросилась проверять дыхательные пути, чтобы обнаружить или предотвратить их закупорку. Было совершенно ясно, что Фицдуэйн уже почти не может дышать сам.
– Кислород, – распорядилась она.
К лицу Фицдуэйна немедленно поднесли плотно прилегающую воздушную маску, соединенную с кислородной подушкой Сестра тут же принялась сдавливать подушку в руках, нагнетая кислород в легкие пациента.
Фицдуэйн был бледен восковой бледностью, а кожа его была влажной и холодной на ощупь. Он боролся за жизнь из последних сил, преодолевая головокружение и теряя сознание от боли. Из ран его медленно вытекала соломенного Цвета серозная жидкость, а вся одежда была сплошь испачкана в крови. Он делал тридцать пять судорожных вдохов в минуту, а кровяное давление упало до восьмидесяти миллиметров ртутного столба. Сердце работало с частотой сто сорок ударов в минуту.
К этому времени Фицдуэйн почти истек кровью, и организм его реагировал на все окружающее так, как реагировал бы раненый зверь, готовый либо сражаться, либо броситься наутек. Это объяснялось огромным количеством адреналина и других гормонов, выброшенных в кровь в результате травмы. Точно так же реагирует на ранение любое, самое примитивное животное.
Организм Фицдуэйна сам, не спрашиваясь все еще бодрствующего сознания, перекрывал кровоснабжение менее важных органов, направляя кровь к головному мозгу, чтобы тело могло продолжать жить и сопротивляться. Конечности же, лишенные крови и кислорода, побелели и стали влажными.
Гилмартен тем временем выстукивал грудную клетку Фицдуэйна. Звук повсюду был глухим. Необходим был срочный дренаж грудной полости.
– Трубчатая торакостомия, – объявил он, и ассистенты ринулись к нему на помощь. Раненый начинал терять сознание.
– Лигнокаин, – распорядился Майк. Кто-то вложил в его протянутую руку шприц для подкожного впрыскивания местного обезболивающего, и он немедленно сделал инъекцию, стараясь смягчить острую боль. Не дожидаясь, пока пройдет три-пять минут, необходимых для того, чтобы лекарство подействовало, он сделал разрез в мышцах над нижней оконечностью пятого ребра и оттянул мышцы зажимом.
Но этого оказалось недостаточно. Действуя пальцем в резиновой перчатке, хирург расширил рану.
– Дренаж номер тридцать два, – отрывисто бросил он. Ему тут же передали сорокасантиметровую пластиковую трубку, и Майк вставил ее в пространство над ребром. Как и в случае с канюлей, первой вошла в тело Фицдуэйна полая металлическая игла. Когда ее вытащили, пластиковая трубка надежно встала на свое место.
По этой прозрачной трубке тут же ринулся красно-синий пузырящийся поток – смесь венозной и артериальной крови. Проходя через водяной обтюратор, она попадала в стоящий на полу контейнер. Вторая, короткая трубка, торчавшая из контейнера, выпускала наружу воздух, который вместе с кровью вырвался из легких пациента. За первые две минуты из грудной полости вытекло примерно пол-литра крови.
– Грудная клетка сократилась и стабилизировалась, – обратился Гилмартен к Линде Фолей.
– О`кей, – кивнула анестезиолог. – Дыхание в норме. Пожалуй, мы выиграли немного времени. Нужно будет проверить, не возобновилось ли кровотечение.
– Верно, – кивнул врач. – Циркуляция.
– Обе капельницы пережаты, – сказала Фолей. – Я переключаю шланги на аппарат Гартмана для вливания ноль-отрицательной крови.
Ноль– отрицательная кровь, хранимая в холодильных камерах на случай экстренных обстоятельств, была универсальной, совместимой с любой другой группой крови.
Фицдуэйн, пребывая в полубессознательном состоянии, не видя и не понимая происходящего вокруг него, испуганный и растерянный, принялся сопротивляться. От его резких движений иглы, воткнутые в вены, могли выскользнуть из сосудов и застрять под кожей.
– Прилепите их пластырем, – посоветовала Фолей, проверяя правильность установки игл. Резиновые груши были у нее под рукой, так что, закачивая воздух в емкость, она в любой момент могла сделать так, чтобы вливаемая жидкость поступала быстрее.
Гилмартен тем временем обнажил раненую ногу и наложил новую давящую повязку, пока сестра вручную зажимала артерию. Он обратил внимание на то, что нога ниже раны была неестественно белой, а это значило, что бедренная артерия и вена серьезно пострадали. Дело осложнялось осколками раздробленной кости.
– Что за каша! – выбранился врач. – Готовьте его на стол.
Замечание Гилмартена относилось к ране на бедре, которая стала теперь основным объектом его забот. Фицдуэйн и так потерял немало крови, кровотечение продолжалось. Рана в грудь была довольно серьезной, однако опыт показывал, что грудная клетка и легкие обладают значительным запасом прочности, особенно если не задет ни один жизненно важный орган. Что касается ноги, то из-за поврежденных сосудов она была лишена притока крови в полном объеме. Огромная кровопотеря угрожала не только ампутацией конечности – она угрожала гибелью.
Приготовления продолжались.
Рентгенолог произвел снимок грудной клетки, на котором были отчетливо видны положение дренажной трубки и само легкое, расправившееся после его прободения. Без труда можно было разглядеть и место, куда попала пуля. Следующим этапом был рентген позвоночника, рентген таза и наконец – рентген искалеченной ноги.
Тем временем, благодаря торакостомии грудной полости, постоянному вливанию свежей крови и другим процедурам, давление Фицдуэйна повысилось до ста на девяносто один, а пульс замедлился до сотни ударов в минуту.
Теперь он был полностью подготовлен к операции. С момента его прибытия в госпиталь прошло тридцать минут. С момента выстрела прошел час с четвертью.
Каталку, на которой лежал Фицдуэйн, повезли в операционную.
Япония, Токио, 3 января
Чифуни ушла незадолго до рассвета.
Когда ее губы в прощальном поцелуе прижались к его губам, Адачи приоткрыл глаза, но возражать не стал. Она никогда не оставалась на всю ночь, всякий раз упорно отказываясь объяснить почему. Так и шло. Со временем, надеялся Адачи, все должно измениться. Пока же убийство, кендо и длительные занятия любовью настолько утомили его, что он немедленно заснул снова.
Проснулся он точно по сигналу будильника. Японская электронная индустрия подчас чересчур сильно полагалась на всякие новшества, и эта нелепая штука – часы в форме попугая – была куплена ему в подарок во время одной прогулки по Акихабаре. Попугай выглядел устрашающе и непристойно, с цифровым электронным табло на животе и отвратительным визгливым голосом, от которого Адачи всегда мутило. Как бы там ни было, он исправно будил его по утрам, а кроме того, с этой жуткой птицей были связаны кое-какие сентиментальные воспоминания. Несмотря на это, Адачи твердо решил на днях пристрелить зеленую нечисть. Кстати, что это он об этом вспомнил? Ах да, нужно найти револьвер…
Он отправился на поиски и довольно скоро обнаружил свое оружие в ящике комода, под носками. Это был “намбу” тридцать восьмого калибра с барабаном на пять патронов. “Револьвер” не шел, конечно, ни в какое сравнение с личным оружием американцев, однако в мирной Японии и эта детская игрушка выглядела весьма внушительно. Тяжело вздохнув, Адачи прицепил тяжелую железяку к поясу, а подумав – присовокупил две кольцевые обоймы с патронами для быстрой перезарядки, добиваясь того, чтобы вес всей этой амуниции хоть сколько-нибудь соответствовал истинной тяжести его огорчения. И все же приказ оставался приказом.
Потом он неожиданно задумался о том, что большинство японцев никогда в жизни не держали в руках оружия. Сам Адачи, имей он возможность выбирать, наверняка тоже отказался бы, однако даже в японских Силах самообороны солдат не мог не взять в руки винтовку.
Служба в парашютно-десантных войсках нравилась Адачи, но он никогда не связывал свою военную карьеру с возможностью и необходимостью убивать. Ему просто нравились чувство товарищества и прыжки с парашютом. Когда во время тренировок на Атсуги судьба сводила его с американскими десантниками, с их наградами “Пурпурного Сердца” и прочими блестящими боевыми значками, он смотрел на них со смесью благоговения и растерянности. Адачи просто не мог представить себе, как можно намеренно убить другое человеческое существо.
